Le journal intime de fille caméléon

сегодня я вспомнила тот самый день
(через 3 месяца будет 10 лет)
в тот самый день я точно знала
что если и выйдет когда-нибудь моя автобиография
эта глава моей жизни будет называться "Катя"

прости меня

прости меня, Катя
за день до того я увидела его руки
эти руки
на томике Стругацких
были самыми красивыми руками на свете
на следующей паре была античная литература
всего полтора часа - и ты влюблена

а что делать, если 17 лет
17 лет, понимаешь, Катя?
ты катишься на старом велике по дороге мимо поля
ты знаешь каждый ухаб на этой дороге, каждую ямку-выемку
и вдруг ты останавливаешься

я помню, прекрасно помню - мне 17, я в голубом платье на синем "Салюте"
июнь или июль, лето в разгаре
тебя еще ничто не беспокоит, только мысль вдруг пришла - мне 17, и больше никогда не будет
мне 17, и я в самом любимом месте на земле
больше этого не будет, это был последний год, когда я видела это поле
оно мне снится ночами до сих пор
но дорога на ту дачу закрыта, как закрыта дверь в детство

а через пару месяцев - университет
и эти руки
и ты, Катя

блестящая, высокая, волосы воронокрылые
пушистые, кудрявые
но главное - ты сидела с ним

да
я хотела тебе сказать это еще тогда
прости меня, Катя
ты меня тогда не интересовала
я познакомилась с тобой только потому, что хотела быть ближе к нему

это только потом я узнала
сплошная мигрень, черные глаза, бабка-ведьма
ты всерьез верила, что кто-то живет в твоей комнате и не дает дышать
ты ела лимоны и терла веснушки
училась самозабвенно

а рядом была любовь моя
голубоглазый красивый блондин в очках
дешевый серый свитер, бордовый узор этнический
хорошо знал украинский язык
белая кожа, тонкие пальцы, серебряная оправа очков
губы сухие, вечно потрескавшиеся
"Океан Эльзы" и Стругацкие
ты много читал, много думал, мало делал

и рядом я
невидимо, неслышимо

тогда я еще не знала, что те, кто родился в Крыму, не похожи на нас

спустя 10 лет
я говорю это тебе сегодня
прости меня, Катя
любовь поболела и ушла
а вот ты
ты осталась со мной на долгие годы

холодная, как лед. улыбается одними губами
носит черные строгие пиджаки, держит спину очень прямо
говорят, очень богатая
никто не мог сказать, как ее перевели на эту должность
она, кажется, тоже не знала
но работала на совесть

ее уважали, недолюбливали, шептались за спиной
вроде замужем, а мужа не видно
мялись и запинались, когда она смотрела и слушала
постукивала зонтом-тростью по старому паркету

а он был обычным ментом, только глаза чересчур серые
любил грызть ручки и носить свитера с высоким воротником
говорил: наслушались, хватит
наши компьютерщицы - понятные девки, а это что такое
но в глубине души робел
она засела в нем, как в мизинце заноза
думал о ней часто

а дома жена
красит волосы в рыжий цвет и готовит борщи
борщи получались отменнейшие
и он любил ее
или так ему думалось
и только черные волосы этой
нарушали мещанскую гармонию
черные, блестящие, всегда в хвосте
и вся она строгая, недоступная

он матерился сквозь зубы и шел в бар
там он цедил что-то о проклятых бабах
видел ее
не в снах
хотя жаль

по выходным - теща
он прибивал полки в ванной
клеил кафель
жена курила на кухне
оливье, помидоры, водка
после голова раскалывалась, и он хотел на работу

потом настала зима, и стало совсем невыносимо
ее присоединили к группе
присовокупили, как выразился начальник
теперь она не слушала, а говорила
и каждое слово царапало сердце
и он матерился снова
глупо, кому расскажешь - не поверят

оставалось только смириться и терпеть
и он терпел
находил мазохистское удовольствие
любовь его была терпкой, как аргентинское вино
которое он никогда не пробовал

но чувство осталось в нем
переплелось ожиданием сказки с запахом старой мебели
отделение небогатое
даже печка в углу осталась от прошлых хозяев
иногда он видел, как здесь, в семнадцатом году,
врывались эти, в кожаных куртках и красных косынках
потом думал, что ей бы тоже пошла косынка

пошел и купил ее
запаковал в прозрачный пакет, положил под дверью
она, конечно, ничего не сказала и косынку не носила
это бесило и притягивало одновременно
и к горлу медленно подтягивалось отчаяние

он ведь уже тогда понимал, что - никогда
целовал на ночь жену, и на губах оставался едкий вкус вины
она поворачивалась на бок
а он смотрел на темно-рыжее небо
и думал: Питер, Питер, ты город греха

а что взять с него, он же обычный опер
ну и пускай глаза серые
не любовные же романы ему писать, в самом деле
но иногда он закрывал свои папки

противный снег, ранняя темнота, грязная рама
и это чувство, ноющее и скверное, как заноза
ее голос слушать было все невозможней
словно ломались льдинки на толстом стекле
впору уши заткнуть, но он смотрел и смотрел

да, чувство было прескверное
прошито белыми нитками
нечистое, как паркет после мастики
прилипчивое, как снег в конце зимы

а потом друг оказался кротом
он смотрел то ли несчастно, то ли не понимая
тогда подумал, что однажды - система его сожрет
и с горя, с дурных своих мозгов ввалился к ней в кабинет
она долго смотрела, ничего не говоря
потом сказала: я уезжаю, Роман Игоревич
и тут жизни бы и кончиться, как в старых плохих романах
но он пожал плечами
то ли проходить начало, то ли привык к боли

но перед отъездом
она подъехала на фиолетовом форде
открыла дверцу, попросила сесть рядом
сказала: я дура, наверное
пожалуйста, поцелуйте меня
это невыносимо
он прикоснулся губами осторожно, как к монастырю
она ведь и была святыней
а потом покатилось
земная, душная, теплая
и дыхание свежее
звонкое и прозрачное, как апрельская капель
она что-то шептала
потом он вспомнил только "ты красивый"
отворила дверцу
выкинула
вышвырнула

все это время она писала ему стихи, клала в стол
улыбалась одними губами
потом послала их в одном конверте, уехав в Америку
он долго пил в баре, перечитывал
жалел, что разучился плакать
водой разбавлял виски, морщился от мерзкого вкуса
она говорила, что скотч надо пить чистым
и он расчесывал запястья
вспоминал и снова перечитывал

через 2 года его убили
а она больше никогда не была в Питере
этот город помнил слишком много
и лишь иногда она доставала красную косынку и плакала
как говорят, инцидент исперчен
и ни к чему это все

=====
Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,
Баловала и берегла.
И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.
Чтобы я действительно не смогла.*

* автор последней строфы - vero4ka

Далеко ли, долго ли - слышишь, снова завывает вьюга, только я уже не крадусь израненными лапами по льду, а закрываю дверь, не пуская холод в дом.
Далеко ли, долго ли - уже и не помню, когда в первый раз я увидела луну, красную и зловещую, как кровь, а потом ярко-бледную, как лицо мертвеца, только помню, как ныли ребра от быстрого бега, и звучал, переливался в горле вой.
Далеко ли, долго ли - ты украл с неба луну и приручил меня, и я забыла о беге, о шерсти и о вое, забыла имена волчат, одно только забыть не могу - янтарные очи их отца, которые до сих пор являются мне во сне.
Далеко ли, долго ли - тебя уж давно не стало, а я живу себе и живу, не пускаю холод в дом, выметая забытое на метель.
...Но сегодня снова взошла кроваво-красная луна, и я, заперев дверь, сижу перед окном и снова хочу выть, но не знаю, от чего: то ли от природы моей многогрешной, то ли от старой, закоренелой привычки.

В этом году не было толком осени, сразу настала зима, я не успела толком погулять по рыжим скверам, не вдыхала холодный воздух. Не было осени, а значит, не было осеннего моего обычного помешательства, только я не жалею - это, наверное, первая моя зима, которая мне нравится.
Холод обтекает руки и плечи, кривит рот в снисходительной усмешке, я представляю перед собой стекло, отделяющее меня от других, но добиваюсь того, что ко мне еще сильнее тянутся. И кто-то снова будет упрашивать - обмажь медом, приворожи, напои любчиком, вспомни былую страсть - и я бы даже вспомнила, но скучно, бесы, скучно.

Зарисовка по Толкину. Персонажей не называю, но все достаточно очевидно.

====================
( Read more... )

Сегодня плачет небо - так говорят, когда идет дождь. Язычники верили, что, когда человек проливает слезы, соленая вода впитывается в Мать землю, и, когда Мать переполняется влагой, она отдает ее Отцу небу. Язычники верили, что дождь - это слезы многих людей. Такое вот аллегоричное подтверждение третьего закона Ньютона.
Сегодня идет дождь, и я распахиваю окно, вдыхая сырой густой воздух, пропитанный ароматами влажной земли. А вдруг язычники правы? Если сила действия равна силе противодействия, если все, что ты сделал, возвращается к тебе же, то куда тогда утекают выплаканные слезы? Возможно ли, что когда-нибудь, когда песочные часы Времени перевернутся, или их сбросит со стола наглая кошачья лапа, вся боль вернется нам радостью? Я не знаю. Но сегодня плачет небо, и я подставляю щеки под тяжелые капли, надеясь облегчить чью-то боль.

Теперь в моем ЖЖ есть отдельный тэг "белые стихи". Давно было пора.

Мне не хватает вздохов
Край рукава теребя
Сердце унять пытаюсь
Имя придумать твое

Рвется сердце из груди, рвется-пытаюсь-колотится-пытаюсь-бьется.
Я пытаюсь придумать имя, твое имя, имя, которым бы тебя называла только я, имя, сладкое для меня, словно летний мед, и остро-горькое для тебя, как продрогшая осенняя земля.
Ты скажешь, что у тебя уже есть имя - простое и красивое, из трех слогов. Три слога - тризвучие, триединство, тригласие. Три слога, простые, красивые, и банальные, скажу тебе я.
Магдалена, Мария, Мелисса, Матильда, Мерседес - смотри, сколько у тебя имен, скажу тебе я. Смотри, как тебя называли.
А я хочу придумать тебе имя, которое будет только твоим, уникальным, остро-горьким, звенящим, как эта осень.
И я пробую на языке три гласные, смотрю, как они ложатся на мою ладонь, отдаются ли теплом или, оцарапав, убегают.
Это сложно, так что потерпи.
Мирабель, Марчелла, Мадонна, Мальвина, Мэрилин - смотри, сколько тебя, а я одна.